Драма в семи актах.
«Открылась бездна, звёзд полна;
Звездам числа нет, - бездне – дна».
М.В. Ломоносов.
Краткое слово от автора.
После Петра Великого,в Академии наук С.-Петербурга царило засилие иностранщины и всеобщая их ненависть к талантливому учёному М.В. Ломоносову, как к яркому представителю русского учёного в науке. В.И. Ламанский писал в доношении на М.В. Ломоносова: " Слова Ломоносова была для немцев академиков обидные не столько сами по себе, ибо немцы терпеливо переносят и не такие обиды, сколько потому, что их, немцев в России осмелился обидеть русский, сын простого русского мужика".
Действующие лица и исполнители:
Ломоносов
Елизавета Петровна – императрица
Разумовский – князь, президент Академии наук
Екатерина Великая – императрица
Теплов – придворный советник, асессор Академии наук
Шувалов – главный придворный советник
Барсов – корректор, работник придворной типографии
Попов – астроном
Головин – астроном, физик, математик
Головина – племянница Ломоносова, сестра Головина
Место действия – Санкт-Петербург
Время действия – средина XVIII века
В сценах:
Придворные вельможи, члены Академии наук, студенты академии, семинаристы, лицеисты, работники типографии, разночинцы, горожане, крестьяне, поморы-рыболовы, моряки.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
АКТ ПЕРВЫЙ
Рабочий кабинет Ломоносова. Шкафы с книгами. На полу установлен большой глобус. Ломоносов сидит за рабочим столом пишет. Входит Теплов, с пакетом письма в руках.
ТЕПЛОВ. (Восклицает с порога.)
Ну, пляшите, Михайло Васильевич!..
Вам заморских принёс я вестей…
ЛОМОНОСОВ. (Жестом приглашает присесть в кресло.)
Добре, добре, Григорий, ты гений,
Добрый вестник хороших идей!
ТЕПЛОВ.
(Располагается в кресле перед Ломоносовым, закинув нога на ногу, по европейской манере. Многозначительным жестом протягивает Ломоносову пакет с письмом.)
Я с письмом к Вам от Эйлера срочным, -
Отзыв всех Ваших славных идей!
Мне представился случай нарочный,
Чтоб с письмом не знаком был Шумахер.
ЛОМОНОСОВ.
Мне приятно весьма и полезно,
Не знаком с ним Шумахер любезный;
Нас гнетут господа иноземцы,
Академией ведают немцы.
Достижений всех наших не знают,
И умышленно их умоляют.
Чтоб хулить меня, ищут, лишь повод,
Нет его, - измышляют такого.
В честь порочащих оных простраций, -
Нас в опеку отдать иностранцам.
Слал Шумахер пакет диссертаций,
Будто только лишь для аннотаций,
Слал он копии всех диссертаций.
Чтобы Эйлер, кто строгостью славен,
Труд мой критикой строгой ославил.
(Распечатывает письмо, бегло читает. Торжествующе восклицает.)
Но Шумахер ошибся нимало,
Вот что Эйлер в письме написал им
В канцелярию; слушай, Григорий,
Ты свидетель живой, им на горе.
(Громко читает, письмо от Эйлера.)
«Все они, диссертации эти,
Всех похвал выше, лучших на свете,
Хороши и весьма превосходны,
В деле очень нужны и полезны.
И желать нужно для одобренья,
Академиям всем – откровенья;
Чтоб в науке решали вопросы,
Как Михайло решал Ломоносов…»
(Торжествующе машет письмом Эйлера перед Тепловым.)
Что ты скажешь на это, Григорий?
ТЕПЛОВ. (Резко встаёт с места. Говорит восторженно.)
Как я рад, что так дело выходит, -
Гениальный дух по миру ходит.
Стали признанны в мире учёных.
Академией Шумахер правит,
Но никто его в мире не славит.
ЛОМОНОСОВ.
Это так, но борьба остаётся,
Столь упорной - за нашу науку,
Что за право служить ей, придётся
Перенесть нам прискорбную муку.
У себя не по собственной воле,
Мы изгои, Григорий, из-го-и…
ТЕПЛОВ. (С сожалением.)
Быть сподвижником Вам, я и рад бы,
Но сподвижником буду Вам слабым.
ЛОМОНОСОВ.
Что так, Гриша, быть может, ты струсил?
Твой отец истопник самый лучший.
Он в котельню пришёл за углями,
И с тех пор, стал котельщиком главным.
Потому ты и назван Тепловым,
(От котельной тепла, точным словом.)
Сам себе прорубил путь ты к знаньям,
При дворе ты высокого званья.
Нам ли их, иноземцев бояться, -
На родимой земле пресмыкаться?
ТЕПЛОВ.
Есть, Михайло Васильевич, тонкость,
Что, отнюдь, мной владеет не робость.
Шёл стезёю романса и песни,
Хоть умри я, но, тут же, - воскресни!..
ЛОМОНОСОВ. (Простодушно смеётся. Подходит к большому глобусу, вращает его.)
Вот, Григорий, что диво, то диво!
В Академии стало, так мило;
Только музыкой в ней не владеют…
Ба! Шумахер плясать не умеет.
Но, когда ты романсы разучишь,
Танцевать под романсы научишь…
(Начинает медленно вращать свой глобус.)
Подходил ли ты к глобусу, Гриша?
Видел: сколь велика Русь-то, Гриша?
Часть шестая всей нашей планеты,
Только нам па Руси места нету…
Ты лишь только подумай об этом,
Сразу станешь великим поэтом!
Есть ли дело важнее, чем это, -
На Руси стать великим поэтом?!
ТЕПЛОВ. (С ноткой обиды в голосе.)
Коль, Михайло Васильевич, знали б,
Статус мой, то Вы не упрекали б.
(Ломоносов простодушно смеётся.)
Не признали Вы птицу в полёте,
Оттого простодушно смеётесь…
ЛОМОНОСОВ. (Перестаёт смеяться. Подходит к Теплову вплотную. По-дружески кладёт ему свою руку на плечо.)
Брат, прошу только, - не обижайся,
И от шуток моих не смущайся.
Коль шучу, мои шутки не злые,
Пусть дела наши будут святые.
Так откройся, - чего я не знаю?
Что за птица, что не замечаю?
ТЕПЛОВ.
Не скажу, что ей можно гордиться,
Но довольно заметная птица.
Наша славная императрица,
Наша Елизавета Петровна,
Разумовского прочит учиться:
Разуменья набраться чужого,
Оттого Разумовским зовётся,
Он учиться поедет за море,
Быть наставником мне доведётся,
Попечителем стать поневоле…
ЛОМОНОСОВ.
Погоди, слышал я: по Европам
Едет некий Иван Обидовский,
Лет осьмнадцать ему, ещё отрок…
ТЕПЛОВ.
Вот он самый, есть граф Разумовский.
ЛОМОНОСОВ. (Не скрывая удивления.)
Но о графе таком я не слышал,
Знать не знаю о графе я оном…
ТЕПЛОВ.
С Украинских окраин он родом,
Вышел случай, и граф новый вышел.
Есть казачий там хутор Лемеши,
Пас волов он и в хоре был певчим.
ЛОМОНОСАВ.
Всё, Григорий, ни слова мне боле,
Стал слугой пастуха поневоле.
ТЕПЛОВ.
Но не кончена повесть об этом, -
В Академии стал президентом…
ЛОМОНОСОВ. (Медленно опускается в своё кресло, с расширенными во всё лицо глазами.)
Не шути так, Григорий, со мною,
Я от шуток таких онемею.
Впрочем, нашим заведовать стадом,
Свой пастух, это то, что нам надо!..
Пособлять ему станем отменно,
То во благо нам всенепременно!..
(Теплов и Ломоносов от души смеются. Теплов уходит.)
Вот дела, так дела, Русь-царица,
Невозможно тебе не дивиться!..
АКТ ВТОРОЙ. Театру быть.
(Гостиная комната в царских покоях императрицы, Елизаветы Петровны. Вначале, Кирилла Разумовский, затем, Елизавета Петровна, в конце – Григорий Теплов. Разумовский перебирает деловые бумаги в своей папке. Рассуждает вслух.)
РАЗУМОВСКИЙ.
Разуметь невозможно секреты, -
Всяких мудростей Елизаветы.
Чем я матушке не угодил?
Сколько мог, ей отменно служил.
Что за птица – Ивашка Иваныч?
С сей загадкой не справился за ночь.
Он, вдруг, сразу, - из камер-пажи,
В камер-юнкеры путь проложил.
(Бросает на стол все свои бумаги, подходит к зеркалу, оценивающе смотрит на себя.)
Ну, Шувалов любезный, держись!
Не позволю испортить мне жизнь!
Я не стану простым ротозеем,
Не принижусь его возвышеньем.
Всполошил Академию он,
И столицу, и царский весь двор.
«Вышел в случай» он императрице,
И прельститься сумел умудриться.
С Ломоносовым сблизиться надо,
Как поэт, ей он очень отраден,
Его оды она обожает,
И за то, его всем ублажает…
(За дверью послышались шаги Императрицы. Разумовский, приложил указательный палец к губам, призывая себя к тишине и бдительности. Быстро вернулся к столу, принялся разбирать деловые бумаги. Входит Елизавета Петровна. Разумовский резко встаёт со своего места.)
ЕЛИЗАВЕТА. (Обращается к Разумовскому с оживлением.)
Что, Кирила, с тобой происходит?
Дух, какой в тебе, сударь мой, бродит?
Нет лица на тебе, друг Кирила,
Уж не болен ли, сударь мой милый?
РАЗУМОВСКИЙ. (Настороженно.)
Служба, матушка Елизавета,
Я ревниво забочусь об этом.
Ваша светлость о Вас я радею,
Всей душою за Вас я болею.
ЕЛИЗАВЕТА. (Подходит к зеркалу, любуется своими нарядами.)
Я усердье твоё оценила,
В оном меру знай, друг мой Кирила.
Президентом тебе быть непросто,
Академии стать - полным ростом.
РАЗУМОВСКИЙ.
Я к Вам, Елизавета Петровна,
В дар принёс мой пакет этот скромный.
Ломоносов всей силой призванья,
Изложил здесь свои дарованья.
(Предлагает Елизавете Петровне пакет с сочинениями Ломоносова.)
Вот изрядный подарок, извольте,
Любоваться божественной оде;
Дар бесценный на Ваше вниманье, -
Ода Вашему очарованью.
ЕЛИЗАВЕТА. (Ещё более оживившись.)
Как люблю его дар я бесценный,
Его Оды, весьма сокровенны,
Дарования не исчерпАнны,
Я в восторге от них, друг желанный!
Сколь же все удивительны оды!
Они просто весьма бесподобны,
Ничего нет на свете такого,
Чтобы вровень с его стало словом!
Как чистейшие все бриллианты -
На невидимой нити. Талантлив
Наш Михайло; ценю его очень,
Он мне дивную славу пророчит!..
Вот послушай, голубчик Кирила,
Только вникни в суть строк, друг мой милый!
(Читает отрывок оды «Елизавете».)
Перестань сомненьем колебаться,
Смятенный дух мой, и поверь,
Не ложны то мечтанья зрятся,
Но истинно Петрова Дщерь
К наукам матерски снисходит,
Щедротою в восторг приводит.
Ты, муза, лиру прими,
И чтоб услышала Вселена,
Коль жизнь наукам здесь блаженна,
Возникни, вознесись, греми…
(Обращается к Разумовскому, подойдя к нему вплотную.)
Так что, Кирила, скажешь ты на это?
Найдёшь ли выше в мире, где поэта?
Брильянты чистые – в виду, мой друг, имей,
И выдай премию в две тысячи рублей…
РАЗУМОВСКИЙ.
Сие приятно мне, императрица,
Не токмо похвалой ему гордиться,
Но радовать его вознагражденьем,
Прочту его о юных сочиненье.
(Читает пламенное слово Ломоносова, обращённое к русскому юношеству, сынам простого народа.)
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих,
И видеть таковых желает,
Каких зовёт - от стран чужих,
О ваши дни благословенны!
Дерзайте, ныне ободрены,
Реченьем вашим показать.
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов -
Российская земля рождать.
ЕЛИЗАВЕТА.
Весьма, похвально! Я изрядно -
Ему за это благодарна.
Слова находит ободрены –
И мне, и юным, - всей вселенной!..
РАЗУМОВСКИЙ.
Он и грядущим поколеньям
Слова находит ободрены.
(Читает поэтическое обращение Ломоносова к грядущим поколениям.)
Пройдите землю и пучину,
И степи, и глубокий лес,
И нутр Рифейский и вершину,
И саму высоту небес.
Везде исследуйте всечасно,
Что есть велико и прекрасно,
Чего ещё не видел свет.
(Елизавета Петровна даёт ему обе руки. Разумовский целует их и читает далее, не отпуская её рук.)
Ах, если б знали Вы, Елизавета,
Как о науке он радеет беззаветно.
Ах, если б были Вы посвящены,
В его науки к славе всей страны!
Немеркнущую славу ей приносит,
И свет её он по миру разносит,
Не забывая юных превознесть,
Их славу возвышает он и честь!
(Читает с особым упоением отрывок из вдохновенного гимна науке Ломоносова.)
Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают
В несчастной – случай берегут.
В домашних трудностях - утеха,
И в дальних странствах - не помеха.
Науки пользуют везде,
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.
ЕЛИЗАВЕТА.
Ах, если б кратко, Кирила, сумел ты,
И доходчиво, суть преподнесть.
Эти таинства экспериментов,
Я не в силах понять всё, как есть.
РАЗУМОВСКИЙ.
Донесу всё и складно, и ладно,
Донесу всё о самом лишь главном:
Расскажу в самых общих чертах,
Как в младенческих просты в устах.
ЕЛИЗАВЕТА.
Погоди, сударь мой, мы сначала,
Кончим с одой моей величальной.
Одарим за прекрасные оды мы, -
Медяками поэту – подводами…
РАЗУМОВСКИЙ. (Приблизился к Елизавете Петровне вплотную, смотрит пристально в её глаза.)
И в одной смогут, императрица,
Медяки все подводе вместиться.
ЕЛИЗАВЕТА.
На одной увести не сгодится,
Медяками две тысячи целых,
РАЗУМОВСКИЙ.
При желании, императрица,
И в подводу одну всё вместится;
Коль в подводу бы впрячь нам гнедого,
Довезёт Ломоносову к дому.
(Смеются…)
Как мы, днесь, на балу танцевали,
Вы к полуночи не уставали.
Вы танцуете, аж до упаду,
И к лицу Вам все Ваши наряды!..
ЕЛИЗАВЕТА.
Я всегда и во всём так, Кирила, -
Танцевать до упаду мне мило,
А до обморока – молиться,
Коль любить, то, как императрица!..
Ты Кирила, совсем не напрасно,
Всю Европу объездил. Прекрасно
Превзошёл все науки и бурно
Стал расти, весьма даже недурно;
Славно справился ты в одно лето
В Академии, став Президентом.
( Подходит к зеркалу, любуется на свои наряды. Берёт со стола колокольчик, звонит. Входит дворецкий с низким поклоном. Елизавета обращается к нему.)
Я хочу, чтобы без промедленья
Мне Григория надо Теплова,
К нему важное дело и слово.
(Дворецкий с поклоном удаляется. Елизавета обращается к Кириле Разумовскому.)
Вот теперь, друг любезный Кирила,
Без подробностей только, просила б,
Рассказать о научных трудах,
Ломоносова - в кратких словах.
Подскажи, как без тягостных уз,
Примирить двух посланников муз?
Нам сдружить бы Шувалова надо,
С Ломоносовым, будут награды.
Они схожи по духу, по музе,
Пусть теснее друг с другом подружат…
РАЗУМОВСКИЙ. (С трудом сдерживая, выдававшие его эмоции, при упоминании о Шувалове.)
Трудно будет их сблизить, пожалуй,
С господами он сходится трудно.
Ломоносов простых уважает,
Тяготеет к стихии народной.
«В дураках не хочу быть у знатных, -
Говорит он, - не склонен к богатым,
А шутом быть - для них чести много,
Им не стану я, даже у Бога…»
ЕЛИЗАВЕТА.
Хоть и крут Михаил Ломоносов,
Но за прямость его уважаю,
И его хорошо понимаю,
Нам бы больше таких патриотов.
Я недавно прочла его оду,
Что о пользе стекла для народа:
Витражи в наших царских покоях,
Из стекла, - это чудо земное,
Купола, как хрустальные в храмах,
Телескоп расширяет наш разум.
В микроскоп, что невидимо глазу,
Стало видимым, тут же вот, сразу.
РАЗУМОВСКИЙ.
И к тому же, как он утверждает, -
Сам от Солнца огонь добывает;
Прометей, вероятно, за это,
Был замучен невеждами слепо.
Что от Солнца огонь тот небесный,
Свёл с небес он на землю чудесно;
Иль природным стеклом, иль слюдою,
Подарил он огонь детям Ноя!..
ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА.
Современницей быть весьма рада
Всех талантливых русских людей,
Одарила их щедро наградой,
И одаривать стану их впредь.
Многим жизнь моя, тем уж прекрасна,
Коли вами я окружена,
И любовь к вам моя не напрасна,
Возгордится пусть вами страна!..
И горячее в этом желанье
Что Петром заповедано нам;
То отца моего назиданье, -
Я вовек никому не отдам.
И отыскивая дарованья,
Среди русских способных людей,
В целом мире добьёмся признанья
Всех Петровских Великих идей!
А никчемных, пустых иноземцев
Прочь изгнать из России берусь, -
Что нам ждать от тех чопорных немцев,
Коль они не радеют за Русь.
И искусства они, и науку,
Повсеместно во всём тормозят,
Мне знакомо о том – не по слуху -
Где возможно лишь, там и вредят.
В ярой алчности нет им предела,
Хамству с подлостью нет и конца.
Всех корысть им в России разъела, -
Души чёрные, злые сердца.
Быть всегда с ними надо на страже, -
Не сгубили б талант молодых,
Мы очистим Отечество наше,
От злонравной проказы чужих.
Что ведут к повреждению нравов,
И подобны термитам они;
Пусть в Отчизне моей величавой,
Вдруг закончатся недругов дни.
Нам взрастить надо юные силы,
Для искусства, науки, труда,
Чтобы Родине нашей премилой,
Звёзды счастья светили всегда!..
(Послышался топом копыт лошадей. Разумовский выглянул в окно.)
РАЗУМОВСКИЙ.
Вот Григорий Теплов к нам явился,
ЕЛИЗАВЕТА.
Молодцом! Он всегда в нужный час!
Во всю прыть он к дворцу, знать, стремился.
Ждать себя не заставил он нас.
(Появляется Григорий Теплов.)
ТЕПЛОВ.
(Обращается к Елизавете Петровне с поклоном.)
Вот, Ваше величество, взмылил коней!
ЕЛИЗАВЕТА.
Похвально, что скоро явился ко мне,
Златой из младых, беспечальный,
А кто огорчит и печалит свой век,
Тот сам, - так считаю я, - не человек, -
Прохожий по жизни случайный…
(Протягивает ему свою руку. Теплов бережно берёт её руку, целует, сколь возможно долго.)
Вот, сударь, зачем позвала я к себе,
Три дела, Григорий, имею к тебе.
Романсы твои все прочла, - беспечальны, -
«Безделье меж дел», - все похвальны…
ТЕПЛОВ.
Ах, матушка наша! Ах, императрица!
Готов петь романсы, и к делу стремиться!..
ЕЛИЗАВЕТА.
Вы знаете, как я люблю все утехи:
Балы, маскарад, шутовские потехи,
Парадные нравятся мне представленья,
И жить так люблю, чтобы дух захватило,
Но больше делам придаю я значенье.
Люблю послужить своей Родине милой!..
И так Ломоносов чудесно подметил:
Что жизнь я люблю, больше жизни на свете!..
ТЕПЛОВ. (В тон оживлённой императрице.)
Я оду его наизусть эту знаю,
Читаю, пою и обратно читаю:
«Её ветры вслед не успевают,
Коню бежать не воспящают [1]
Ни рвы, ни частых ветвей связь:
Крутит главой, звучит браздами,
И топчет бурными ногами,
Прекрасной всадницей гордясь!..»
ЕЛИЗАВЕТА.
Шум жизни я люблю и музыку, и пенье,
Пальбу из пушек, звоны – умиленье.
И звуки рога, кваканье лягушек;
И Царскосельский пруд, и скачки на конях!
Так жизнь люблю неистово, что, - ах!..
ТЕПЛОВ.
И, сколь ни наслаждаетесь, всё мало, -
Природа всю возможность истощала…
ЕЛИЗАВЕТА.
Мне кочевая жизнь и странствия приятны,
Люблю мой повозок, что с обогревом знатным.
То мчусь в поля, к охотам пламенея,
На пикниках, - душою молодея,
То мчится повозок в Москву золотоглаву,
То в Киев мчу. Люблю я всю Державу!..
И странствовать люблю пешком на Богомолье,
До лавры Сергия; и пикники в пути, в раздолье!
ТЕПЛОВ.
И можно ль, что ещё измыслить в чистом поле?!
ЕЛИЗАВЕТА.
Сломаешь голову, но не измыслишь боле!..
У нас на Родине не хуже, чем в Европах,
Им подражать - ни в чём нам нет охоты.
ТЕПЛОВ.
Им подражать не станем мы нимало,
Одна печаль, - театров, чтоб хватало…
ЕЛИЗАВЕТА.
Трагедии пусть пишут Тредиаковский
И Ломоносов, гений наш Поморский!
Григорий, вот моё веление, какое,
Коль не исполнится, - не будет мне покоя.
ТЕПЛОВ.
Я передам им порученье Ваше.
Велений новых ждём, одно другого краше!
ЕЛИЗАВЕТА.
Ещё один наказ тебе дать рада,
Свезти две тысячи рублей за труд в награду,
Михайле Ломоносову немедля,
А третье дело – жду твоих комедий!..
ТЕПЛОВ.
Потешить чем мне Вас, императрица?
Какую во дворец доставить Вам жар-птицу?!
ЕЛИЗАВЕТА. (Лишь на мгновение задумывается.)
Хочу в театре нашем видеть я,
Комедию о нас, мои друзья.
И так, чтобы имён не называя,
Пусть всякий бы, узрев себя, смеялся,
Живот бы свой, от смеха надрывая,
Без злости чтоб с театром расставался.
Без памяти театр я наш люблю,
Как лучшую жемчужину храню.
Мои надежды оправдай, мой друг,
Чтоб от трудов, блестящий был досуг!..
ТЕПЛОВ.
Хотите, чтобы музыка звучала,
В комедии, ещё и до начала?
ЕЛИЗАВЕТА.
Пусть музыка звучит, пусть больше будет песен!
Сколь жизнь прекрасна! Как этот мир чудесен!
В паникадилах тысячи сверкает пусть свечей;
Забудет каждый пусть: и кто он? И он чей?
Пусть все увлечены прекрасным увлеченьем!
Кто званный не приедет, - штраф пятьдесят рублей.
Актёров женщин наряжать я стану,
Хоть сколько будет их, одеть их не устану.
ТЕПЛОВ.
Нужны ли будут нам фейерверки до начала?
И при конце, чтоб долго не скучали…
ЕЛИЗАВЕТА.
Да, да! Конечно, чуть я, было, не забыла,
Фейерверки, это здорово и мило!
Такой фейерверк желала б видеть я,
Какой я зрила, на престол свой восходя!
От трона все драконы убегали,
Со львиными, тигровыми главами,
И с волчьей, со змеиною главой,
С главою крокодила – прочь долой!
Вослед дракону пусть летят ракеты.
Китайским фонарям не будет пусть и сметы!..
(Елизавета с шумом выдыхает из своей груди воздух, словно желая быстрее прогнать иноземного дракона от своего трона.)
Ну, вот, мой друг, вся недолга, - довольно,
Не медли с этим, сотвори проворней!..
(Милостиво протягивает руку Григорию Теплову, на прощанье.)
ТЕПЛОВ.
Покойны будьте вы, императрица,
Доставлю в срок Вам, то перо жар-птицы!..
(Кланяется. Целует руку Императрице Елизавете Петровне. Быстро уходит.)
Конец второго акта.
АКТ ТРЕТИЙ. Комета Елизавета.
(Елизавета Петровна в одиночестве смотрится в зеркало, с грустью замечает изменение в лице. Входит Шувалов Иван Иванович, держит портрет, завёрнутый в холст. Оставляет портрет у входа.)
ШУВАЛОВ. (Громко.)
Как прекрасны Вы, императрица!
Даже сердце неровно стучится…
ЕЛИЗАВЕТА.
Если льстишь, - это мне не по нраву,
ШУВАЛОВ.
Как осмелюсь Вам льстить? Что Вы, право…
Но, возможно ль, взирать на Вас, молча? –
Хороши, как Венера на Солнце!..
ЕЛИЗАВЕТА. (Протягивает ему обе руки.)
Коль одни мы, прощу тебя, милый,
Называй меня попросту Лизой.
В крайнем случае, - Елизаветой,
Я признательна буду за это…
ШУВАЛОВ. (Целует императрице обе протянутые ему руки.)
Прохожденье по Солнцу Венеры,
С Ломоносовым мы наблюдали
Нынче в полдень, могу сказать с верой:
И её не сравнил бы я Вами.
ЕЛИЗАВЕТА.
Ум и сердце, лишь диву даются, -
Как вам всё преуспеть удаётся?!
Всё надеялась я чрезвычайно,
Ограничить Михайло в деяньях,
И возможно, что правой была я,
От наук его оберегая.
Ради пользы поэзии с драмой,
Ну, скажи, разве же не права я?
До добра не доводит наука,
От неё, лишь сердечная мука.
И Синод вот уже не на шутку,
Счёл науку Михайло зловредной, -
Богохульством, признав откровенным.
За Коперником вслед утверждает, -
Вокруг Солнца Земля обращает;
Что мирам чисел нет и пределов,
На планетах есть жизнь. Вот так дело!..
Рассудить трезво можем мы с вами, -
Это ж против Священных Писаний!..
ШУВАЛОВ.
Но отец же твой, Елизавета,
Пётр Великий, согласен был с этим:
И Коперника и Галилея, -
Называл, не иначе как, - гений!
За деяньем Петра, Ломоносов
Стал творить, как способны, лишь Россы!
Так за гением следует гений,
Вот уж радует новым ученьем,
Ученик Ломоносова [2] в тему -
Грандиозную пишет поэму:
Смелом «Опыте о человеке»,
Вопреки мнению тёмного века:
«Мирам нет пределов и нет им числа,
В коих многие живут, и нет им числа,
На каждой из планет, - для славы Божества».
ЕЛИЗАВЕТА. (Озабоченно.)
Ломоносов кумир у народа,
Церемоний не любит китайских;
Как же быть нам с докладом Синода
О делах его нехристианских?
(Протягивает Ивану Ивановичу Шувалову письмо-прошение Синода.)
Вот прочти здесь посланье Синода,
Ныне случай подобный редчайший.
В нём лишить его просят свободы
Повеленьем моим высочайшим.
За безбожный ругательный пашквиль, -
Сочинённый им «Гимн бороде»,
Сжечь под виселицей, для острастки;
Оный гимн не читали б нигде.
Ломоносова ж, для исправленья, -
Пусть Синод отошлёт в Соловки,
Моего только ждут повеленья,
Но на то, не поднять мне руки…
Как же быть мне с докладом Синода? -
Опасаюсь волнений народа.
ШУВАЛОВ.
Что сплетаются тайные ковы,
Мне сие было прежде знакомо;
Ему тайные пишут записки,
Обещают мученья, ужасны.
Мною вскрыты злокозней улики,
Укротим этих пугало прытких.
Пародист вот что пишет ничтожный,
Ежедневной угрозой тревожит:
«Дайте дудку и сопель,
И волынку, и свирель!
Голова, теперь прощай, -
Со свиньями почивай!..»
Но за эти поскудны угрозы,
Мы расстелем отнюдь им не розы,
Что закажут и детям и внукам,
Чтоб не знались со злобною штукой.
Вот умы прогрессивные пишут,
Да имеющий уши, пусть слышит:
«Пронёсся слух: хотят кого-то, будто сжечь;
Но время, то прошло, чтоб наше мясо печь.
О, вы, которых он прогневил, паче меры,
Закон вредите против веры!
Не думайте, что мы вам отданы на шутки;
Хоть нет у нас бород, однако есть рассудки
А вот что пишет им о тех угрозах,
Сам Михаил Великий Ломоносов:
«Хоть ложной святостью ты бородой скрывался,
Пробин, [3] на злость твою, взирая, улыбался:
Учения его и чести и труда
Не можешь повредить ни ты, ни борода…»
А посланием этим Синода,
Не пытайте терпенье народа.
На сие, есть моё разуменье, -
Всё оставить как есть, без сомненья.
Верьте, Елизавета Петровна,
Что дышать надо тихо и ровно,
Берегите любезное сердце;
Вот вам самое верное средство:
Всё, как есть, - пусть оно остаётся,
От души, лишь последний смеётся.
Пусть проходит за месяцем месяц,
Перебесится жертволюбитель,
И светлей станет всякий, кто светел,
Почернеет черней очернитель.
И сгниёт, предвкушая расправу,
Изнутри, кто копил там отраву,
Не дадим в поруганье никчемным,
Отстоим честь великих учёных.
ЕЛИЗАВЕТА.
Я советам твоим доверялась,
И ни разу в них не ошибалась,
И теперь ничего не боюсь,
Даст Господь, ныне не ошибусь!
А у змей вырывай смело жало,
Чтоб других эта тварь не кусала;
Накажи образцово изрядно,
Впредь другим было бы неповадно.
ШУВАЛОВ.
Будет, матушка Елизавета,
Точно так, - позабочусь об этом.
ЕЛИЗАВЕТА.
А теперь, друг любезный Шувалов,
Покороче, лишь только о главном,
О науке Михайло поведай,
Чтоб владеть его творческим делом.
ШУВАЛОВ.
Верно Бог, знать вам повелевает,
Как Россия умом прирастает,
Что в науке свершил Ломоносов,
Совершить слишком было б непросто.
Ведь сам Эйлер признал знаменитый,
Что немало он сделал открытий,
Диссертации столь превосходны, -
Ум возвысят любой благородный.
И такое желательно видеть
Академиям всем во всём мире!
ЕЛИЗАВЕТА. (С крайним удивлением.)
Вот так да, друг ты мой, неужели?
Славен он на вес мир, в самом деле?
ШУВАЛОВ.
Без сомнения, Елизавета,
Я привязан к нему, лишь за это.
Есть чему у него подивиться,
И есть чем - всей России гордиться!
Вот Закон его: все в этом мире,
Не исчезло, не явлено вновь,
Но одни переходят в другие,
Всё вершит в мире круговорот.
Сама жизнь человека предвечна,
В беспредел душа из беспредела,
Устремляясь из Вечности в Вечность,
Так Природа сама повелела.
ЕЛИЗАВЕТА. (Мечтательно.)
Кабы, вечно в сем мире нам быть,
Нет, не быть, просто - с радостью жить!..
ШУВАЛОВ.
Математикой строгою сверил,
Всю гармонию в мире явлений.
Вот ещё, наша императрица,
Что достойно того, чтоб дивиться:
Доказал, - свет откуда берётся,
Он от звёзд нам как передаётся?
Рассчитал точно он скорость света,
С какой звёзды к Земле шлют приветы!
Опытом доказал и словами, -
Свет в эфире бежит к нам волнами…
Льётся, словно волною речною, -
Светородной толкаем струёю.
И нет скорости выше на свете,
Как, волнами текущего света.
От звёзд, рождённых, - за мильоны лет, -
Прильётся к нам на Землю звёздный свет.
ЕЛИЗАВЕТА.
Прекрасно то, пусть хоть ума игра,
Такая глубина, сквозь тьму видна.
ШУВАЛОВ.
Об этом Ломоносов говорит,
Как в мире не сказал ещё пиит:
«Открылась бездна, звёзд полна,
Звездам числа нет, бездне – дна!»
ЕЛИЗАВЕТА.
Я строки эти много раз прочла,
И верится мне: звёздам нет числа.
ШУВАЛОВ.
В законе о всемирном тяготенье,
Блистательно сказалось положенье:
Движенью в мире не было начала,
Но вечности энергией питалось.
Одно движенье, вышло из другого,
Без тяготенья свойства нет иного.
ЕЛИЗАВЕТА.
(Берёт за обе руки Шувалова.)
Так и движение сердец, я думать смею, -
Лишь тяготением Всемирным разумею.
(Оба смеются.)
ШУВАЛОВ.
И перечислить мудрено мне даже,
Что совершить в науке он отважно.
Так теплоту изобразил он, как движенье
Частиц невидимых для глаза в теле.
Частицы, словно от «любовного напитка»,
Стремятся двигаться, как можно быстро.
Но, если «ужасом» объятые они,
Как скованные - в теле быть должны.
Тепла источник, - им «любви напиток»,
А холод «ужасом» их сковывает скрытым,
При абсолютном холоде «больны», -
Недвижны, не колеблемы они.
ЕЛИЗАВЕТА.
Признаться, тяжело для пониманья,
Впитать не просто мне такое знанье.
ШУВАЛОВ.
А вот я, будто Вам ларец открою,
Как на ладони прокажу большое.
Им сотворилась молния живая,
Пока ещё совсем пусть небольшая,
Но в будущем, подобную дугою,
Металлы можно сплавить меж собою.
И молниеотвод он изобрёл, а это,
Нам очень важно всем, Елизавета.
От молнии Москва жестоко выгорала,
И не однажды жертвой ей бывала.
Суди сама, моя императриц2а,
Как молниеотвод Руси сгодится.
ЕЛИЗАВЕТА.
Похвальное весьма сие деянье,
Немалое предотвратит страданье.
ШУВАЛОВ.
И к прочему, не меньшее значенье,
Предсказывать момент землетрясенья.
Европу прошлым летом так «знобило»,
Сто тысяч люду в Лиссабоне задавило.
Король остался без народа и дворца,
Дом инквизиции разрушен до конца.
Колодники, что вырвались на волю,
Все разбрелись по выжженному полю.
И Ломоносов мысли высказал свои:
Металл родиться от трясения земли.
Землетрясенье вспучивает горы,
А где – глубокие творятся долы,
В горниле огненной трясущейся Земли,
Алмазы с рудами, родиться там должны.
И вот что говорит об этом Ломоносов,
Что юным предстоит открыть богатства Россов:
«Я обращаюсь к патриотам, к молодёжи,
С призывом изучать Отечество своё.
Земные недра изучать. Добраться даже
До изумрудов, яхонтов, алмазов».
ЕЛИЗАВЕТА. (Говорит в тон восторженному Шувалову.)
Ах, яхонты, алмазы, изумруды,
Зачем они, так глубоко – под спудом!
ШУВАЛОВ. (Берёт в руки портрет, завёрнутый в холст, оставленный им при входе.)
Царица-матушка, душа-Елизавета,
Дороже яхонтов, алмазов – быть поэтом!
И, так поэзию, как яхонты любя,
Хочу я видеть жизнерадостной тебя!
(Преподносит Елизавете, её портрет, сотворённый мозаикой Ломоносовым, снимает с него холст.)
Вот шлёт Михайло Ломоносов Вам портрет,
Мозаикой им набран, краше нет.
Он эту красочную мальту сделал сам,
Хвала и честь его немеркнущим делам!..
(Елизавета Петровна, искренне удивлена красотой портрета.)
Представь, завод он сотворил собственноручно,
В печах там плавил смальту всех оттенков,
Портрет твой создал филигранно и добротно, -
Шедевр своей царице незабвенной.
Дворцовые украсит смальтой залы,
Петра деянья там представит все в сиянье,
Картины славных всех его творений,
Портреты всех героев незабвенных,
На память вечную потомкам вдохновенным!
ЕЛИЗАВЕТА. (Любуясь своим портретом.)
Досель художники портрет мой рисовали,
На них я не похожа на себя.
Но этот мозаичный, - превосходный!
ШУВАЛОВ.
Божественность лица ни всем понятна,
Когда б взглянули Ломоносова глазами,
На облик твой, иначе б рисовали…
(Смеются оба.)
Мне в заключенье хочется сказать,
Что надо бы университет создать.
Такой, чтоб мировую славу, сим сыскать.
Михайло всё продумал до деталей,
Готов в сенат проект свой предоставить.
Создать проект помимо Академий,
Учёных русских нет в России целой.
Чтоб кровно связанны они с нуждой народа,
Ведь Академия учёных не готовит,
А русских оттирают от науки,
Так надо положить конец всей этой мути.
Как воздух нужен свой университет,
На Академии, ведь не сошёлся свет.
Крепить и развивать науку внове,
На русской самобытной нам основе.
Не мешкая, приложим мы все силы,
Чтобы в Москве университет открыли,
При ней гимназию иметь предстало б нам,
Иначе, без неё, как пашня без семян.
Пусть к пользе, к славе нашего Отечества, -
Призывом станет вдохновенье к вечности!
ЕЛИЗАВЕТА.
Какую ж цену вы попросите, мой друг,
ШУВАЛОВ.
Нам десять тысячей, хватило бы на год.
ЕЛИЗАВЕТА.
Что ж, дело верное, я выделю на это
Пятнадцать тысячей, серебряной монетой.
Чтоб наш университет престижным был,
Достойных бы учёных в нём производил.
А где же размещаться станет он?
ШУВАЛОВ.
У Воскресенских будет он ворот.
ЕЛИЗАВЕТА.
Ну, что ж, похвально, друг мой, дело славно, -
За дело, Ломоносов и Шувалов!
ШУВАЛОВ.
Ну, что же, значит, так тому и быть!
Пусть Ломоносов, гением своим, -
Себе и нам, пусть славу он дарит!..
Занавес.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ. (Трагедия Тамира и Селим.)
Типография. Наборщики готовят текст к печати, разговаривают между собой.
ПЕРВЫЙ НАБОРЩИК.
Я трагедии в мире не знаю,
Лучше той, что с тобой набираем.
И к тому же «Тамира» [4] в стихах?
И так складно всё в ней, просто - ах!..
ВТОРОЙ НАБОРЩИК.
Но я рукописей не читаю,
Набираю, да знай – набираю.
ПЕРВЫЙ.
Но я винтиком быть не желаю,
Делать что-то, чего сам не знаешь.
ВТОРОЙ.
Да, я много желать, - не желаю,
Кому надо, те пусть и читают.
Букву к буковке вот прилагаю,
А что в целом, то знать я не знаю.
ПЕРВЫЙ.
Так, ведь это же так интересно,
Пишет будто о прошлом, уместно
Таковое в сравненье и ныне,
И у нас, хоть стряслось на чужбине.
Таковы ж все людские пристрастья,
К славе, к почестям и к богатствам.
Это так удивительно даже,
Имена лишь другие, всё так же.
ВТОРОЙ.
Но к чему, – не пойму, - лезть в те дебри?
Я не жил тогда, и там я не был.
Вот бери и описывай то, что есть ныне,
И сегодня полно интересной нам были.
ПЕРВЫЙ.
Удивляюсь, ты был и остался чурбаном,
Не радеешь не то что о большом, но малом.
Хоть какой старины не коснётся писатель,
Он имеет в виду современность отчасти.
И читатель, в героях себя узнавая,
Хвалит автора или клянёт, надрываясь…
ВТОРОЙ.
Коли автор вот так разумеет, -
Лучше басни писать, коль сумеет.
За эзопов язык клясть не станут,
Коль животными в басне предстанут.
ПЕРВЫЙ.
Не в любом государстве такое проходит,
А в ином, так досадно порою выходит.
Так Михайло за басню о земли вращенье
Предавали забвению и запрещенью…
«…Он дал такой ответ, что в том Коперник прав;
Я правду докажу, на Солнце не бывав.
Кто видел простака из поваров такова,
Который бы вертел очаг вокруг жаркова?»
Вокруг стиха такие страсти закипели,
Иных, как на веретене вертели…
И вкупе с мнением о множестве миров,
Его чуть было не сгубил Синод;
Сгубить желали гения за это,
Считал он: жизнь есть на других планетах.
Но в душах прогрессивных грамотных людей, -
Звучало гимном смелых тех идей.
ВТОРОЙ.
Да правда ли, что это так всё было?
Язык ведь без костей, талдычит вкось и впрямь,
Их хлебом не корми, что гнило, то и мило,
Не верю ничему, - всё ложь вокруг и брань…
ПЕРВЫЙ.
Что ж ты за человек, упрёшься, как бугай,
Уж лучше ты молчи и рта не раскрывай.
Ты, может, скажешь, - не было такого,
За гимн о бороде, судить брались сурово.
Вот по памяти тебе я прочитаю,
За что его и по сей день пугают:
«Тридцать лет уж покрываю
Брюхо толстое собой.
Много я слыхала злого,
Но ругательства такого
Не слыхала я нигде,
Что нет нужды в бороде!»
Послушай, как о гимн той бороде,
Сжечь грозят его в избе:
«Если, правда, что планеты
Нашему подобны свету.
Скажет кто: мы вправе тут –
В срубе там, того сожгут…»
Недалеко ушли мы, когда за мненье такое,
Джордано Бруно жгли на костре живого…
ВТОРОЙ. (Стараясь потехи ради рассердить первого.)
Что Бруно жгли, - почём ты это знаешь?
Ты жил в то время, что так рассуждаешь?
И видел, как палач со свечами стоял, -
Солому под живым Джордано поджигал?
ПЕРВЫЙ. (Вспылив.)
Вот так! Такие вот, как ты невежды,
Хоть плюй в глаза, а он слюням не верит,
И говорит, мне пала на глаза,
Чистейшая от Господа роса!..
Ведь инквизиция сама о том писала,
Ног, ведь тебе, барану, это мало…
ВТОРОЙ.
А покажи мне, умник, книгу эту…
(Перестаёт набирать, засучивает рукава, грозно наступает на первого наборщика.)
Коль не покажешь, распылю тебя по свету!..
ПЕРВЫЙ. (Также засучивает рукава, готовый постоять за правду до конца.)
Бегу вот я и падаю, за книгою секретной,
Чтоб ею обтесать тебя, зловредный.
Нельзя и близко подпускать тебя
К набору его пьесы не любя.
От самого порога в дом печати,
Тебя метлой поганой надо гнать!..
(В типографии появляется главный корректор Барсов. С порога громко восклицает.)
БАРСОВ. (Гневно.)
Что здесь за шум, что слышно за версту,
Вам постоянно надобен пастух.
Иль вам не говорил поутру ныне,
Про высочайший нам указ Екатерины,
Чтобы трагедию «Тамира и Селим»,
Ни в коей мере «не умедлить». Го-во-рил?!
ПЕРВЫЙ и ВТОРОЙ НАБОРЩИКИ. (В один голос.)
Так точно-с! Говорили-с поутру!..
БАРСОВ.
Я говорил: иначе, в пыль сотру!
Я говорил: печатать день и ночь?!
ПЕРВЫЙ.
Да-с, говорили-с, про такое дело…
ВТОРОЙ.
Но, что б без роздыха печатать, - не велели-с …
Ведь, роздых нужен, что не говори,
И так не ведаем - ни света, ни зари…
БАРСОВ. (Немного смягчая свой гнев.)
С каких, то пор, - я этого не знаю, -
Базар такой, - мы роздых называем?
Ваш этот роздых - далеко слыхать…
На первый случаю, буду вас прощать,
Но впредь, чтобы и слыхом я не слышал,
Чтобы большой разгон для вас не вышел.
Ещё такое раз услышу,
Зарплаты на полставки снижу.
За ручки я держать вас не намерен,
Управу я найду, уж будь уверен.
И без того, мне столько дел, что хоть кричи!
Достать два пуда вам свечей,
Александрийской пробивать бумаги,
И переплёты красные в сафьяне,
Да по обрезу золотом с напрыском,
Не так-то просто это и небыстро.
С нас скоро спросят результат труда,
А конь тут не валялся, господа!
Бывает так, что гладко на бумаги,
Но забываем часто про овраги,
А по оврагам мудрено ходить…
Короче, хватит нам здесь говорить.
Давно пора за дело приниматься,
А то, ведь, можно без голов остаться…
Вот хорошо, что рукава вы засучили,
Ошибок в тексте не было б в помине!
(Послышалось, как к крыльцу подъехала карета. В печатный дом вошёл Иван Иванович Шувалов.)
ШУВАЛОВ.
Ну, Барсов, скоро ль крикнем мы ура!
Пора уж книжку на верхи подать, пора!..
БАРСОВ. (С низким поклоном.)
Стараемся, как можно торопиться,
Надеемся, ко сроку уложиться.
ШУВАЛОВ.
Старайся, было б к сроку всё готово,
На вас надеется Елизавета Петровна.
Меня прислала к вам она – узнать,
Печать трагедии, ещё, как долго ждать?!
И, важные я, все дела оставив,
Примчался к вам, узнать, как дело правишь?
Для дела что-то нужно, - говори, -
БАРСОВ.
Работаем с зари и до зари!
Но со свечами нам заминка вышла,
И о бумаге нам пока не слышно…
ШУВАЛОВ.
Бумаги вышлю срочно; что ещё?
БАРСОВ.
Пока что всё. В работе мы прилежны,
Работаем, как можем, хорошо,
Работники способны и прилежны.
ШУВАЛОВ,
Читал ли, Барсов, ты трагедию «Тамира»?
Нуждается ли что-то в корректуру?
Я на тебя во всём здесь полагаюсь,
Елизавете за тебя ручаюсь.
БАРСОВ.
Нет, Ваша Светлость, править не берусь я,
Изысканным всё отвечает вкусам.
ШУВАЛОВ.
Мне можешь в кратких объяснить словах,
Трагедии сей суть и в общих лишь чертах.
БАРСОВ. (Заботливо просит графа Шувалова сесть в кресло корректора.)
А вы присядьте, вам удобней слушать будет.
ШУВАЛОВ.
Благодарю, я постою, хозяин не осудит,
Когда поймёт, что слишком тороплюсь,
Представив, сколь просторна наша Русь!
БАРСОВ.
В трагедии представленной «Тамира и Селим»,
Лирою вымысла картина, как живая, -
Гибель позорная надменного Мамая,
И всей его орды совместно с ним.
Лежит реальная история в основе,
И вымыслом поэт картину удостоил:
Мумет, царь крымский дочь свою Тамиру,
Мамаю в жёны обещал за царство Крыма,
В поход на Русь послал сына Нарсима,
Но осаждён в Крыму царевичем Селимом.
В надежде, что Мамай вернётся вскоре,
Мумет мир заключил с Селимом поневоле.
Тамира полюбила багдадского Селима,
Селим, влюблён в красавицу Тамиру.
Мумет же непреклонен, обет не нарушая,
С надеждой ждёт с победою Мамая.
И вот Нарсим приносит весть о пораженье,
Мамая в поле Куликовом при сраженье:
«Уж поле мёртвыми наполнилось широко.
Непрядва, трупами спершись, едва текла.
Различный вид смертей там представляло око,
Различным образом повержены тела.
Иной, с размаха меч занёс на супостата,
Но, прежде прободан, удара не скончал.
Иной, забыв врага, прельщался блеском злата,
Но мёртвый на корысть желанную упал…»
Трагедия сентенцией венчается Селима,
Что Ломоносову присуща жизни сила:
«Какая польза тем, что в старости глубокой
И в тьме бесславия кончают долгий век.
Добротами всходить на верьх высокий,
И славно умереть родился человек».
ШУВАЛОВ.
Как легко ты текст запоминаешь,
Быть актёром в драмах не желаешь?
БАРСОВ.
Нет, актёром быть я не сумею,
Вот его советовать посмею…
(Указывает на Первого наборщика.)
Он рождён быть истинным актёром,
И учить не надо – прирождённый,
Даром что он из деревни вышел,
Равного ему нигде не сыщешь…
ШУВАЛОВ.
(Смотрит испытующе на наборщика.)
Вот смотрю, он может стать кумиром,
В публике столичной, очень мил он.
(Обращается к наборщику.)
Как зовут тебя?
ПЕРВЫЙ НАБОРЩИК. (С достоинством.)
Иван Иваныч…
ШУВАЛОВ. (С нескрываемым удовольствием.)
Ух, ты как! И я Иван Иваныч!
(Все смеются.)
Почитай-ка, что-нибудь нам сходу, -
О величье русского народа!
ПЕРВЫЙ НАБОРЩИК. (Весь, преобразившись, словно витязь на дозоре.)
Здесь горы выше облаков
Все гордые главы вздымают…
Российский род и плод Петров…
Сильна во младых днях держава,
Взмужав, до звёзд прославим: Слава!..
Там мир в полях и над водами;
Там вихрей нет и шумных бурь,
Меж бисерными облаками
Сияет злато и лазурь.
Кристальны горы окружают,
Струи прохладно облекают
Усыпанный цветами луг.
Плоды, кармином испещрены,
И ветви мёдом орошены
Весну являют с летом вдруг…
В полях, исполненных плодами,
Где Волга, Днепр, Нева и Дон,
Своими чистыми струями
Шумя листвой, наводят сон,
Седит [5] и ноги простирает.
На степь, где Хинов [6]
Пространная стена от нас.
Весёлый взор свой обращает,
И вкруг довольство исчисляет,
Возлегши локтем на Кавказ!
Мы дерзкий взор врагов потупим,
На горды выи их наступим,
На грозных станем мы валах!
Не будет страшной уж времены,
Т от российских храбрых рук
Рассыплются, противных стены
И сильных изнеможет лук…
ШУВАЛОВ.
Весьма, весьма был рад услышать
Глаголы русича, коль дышит,
Геройством и отвагой он,
С врагом в веках непреклонён.
Просторы русские и русское богатство,
Их взоры алчные и хищные влекут,
Но наше русское святое братство,
Способно охранить наш мирный труд!
В погоне хищники Европы за богатством,
Цветной народ Америки, губя,
В глубины нор согнали, исстребя,
Держали там их в рабстве страшном.
Воззрим на горы превысоки,
Воззрим поля свои широки,
Где Волга, Днепр и Обь течёт, -
России слава и почёт!
Наполним воды кораблями,
Моря соединим реками,
И рвами блата [7] иссушим.
Военны облегчим громады.
Петром основанные грады
Под скипетром дщери совершим!..
Занавес.
АКТ ПЯТЫЙ. Венера на Солнце.
Рабочий кабинет М.В. Ломоносова. У окна чёрная доска с мелом. На большом столе лежат книги, свитки, листы бумаги. На подоконнике установлен телескоп, на полу стоит большой глобус.
Никита Попов сидит на стуле у окна под впечатлением нового открытия. Михайло Ломоносов вращает глобус, обращается к Попову.
ЛОМОНОСОВ.
Не напрасно, мой друг, по Сибири,
Пробирался сквозь снег и пургу.
Хоть Венеру и Солнце закрыли
Плотно тучи, винить не могу.
Здесь удачи нам выпало больше, -
Было солнечно, как никогда,
Нам открылась Венера на Солнце,
И сияла нам, словно звезда.
Несравненным тем даром небесным
Любоваться мне здесь довелось,
И Венеру на Солнце чудесно,
Впечатлеть с радостью удалось.
Нам позволил расчёт очень точно,
Расстоянье до Солнца узнать,
И движенье Венеры по Солнцу
В диссертации передать.
ПОПОВ.
Может быть, сии эти секреты,
Рано гласности передавать?
И ещё что-то в этом заметить,
И ещё, что-то в этом понять?
ЛОМОНОСОВ.
Нет, Никита, мы медлить не станем,
Важность в этом весьма велика,
Первыми обнаружили сами, -
Атмосферу там и облака.
ПОПОВ.
Доказать это, разве возможно,
На словах нам поверят едва ль…
ЛОМОНОСОВ. (Берёт мел, о чём говорит, чертит на доске.)
Если истину выявить можно,
Грех о ней, друг Никита, молчать.
Из окна с помощью телескопа,
Зрил, - Венера по диску прошла ,
И на диске взволнованном Солнца,
Атмосферу явила она.
(Ломоносов рисует на доске мелом диск солнца, к которому приближается маленькая планета Венера.)
Диска край, где вступила Венера,
Стал невидимым, - сильно размыт;
Оттого, что её атмосфера,
Всколыхнула здесь Солнечный диск.
А на выходе с диска, Венеры,
При контакте с границей второй,
Пузырём будто край тот разъела,
Словно нитью, блестя золотой!
Всё явленья отмечены, новы,
Наблюдений не знали таких,
С атмосферой Венеры знакомы,
Только мы, никого нет других…
ПОПОВ.
Значит, вывод: планета там, столь же
Слоем воздуха окружена,
Как Земли наша, лишь бы не большей,
Атмосферой владеет она.
ЛОМОНОСОВ.
Точно так, друг мой верный Никита,
У Венеры есть воздух, она,
Как и наша Земная планета,
Может быть, к обитанью годна.
ПОПОВ. (Медленно поднимается с места.)
Это Ваше открытье не тускло,
Чтоб на всех языках передать.
В летопись астрономии русской, -
В золотую страницу вписать!
(В рабочий кабинет Ломоносова, запыхавшись, быстро входит Григорий Теплов.)
ЛОМОНОСОВ.
Что, Григорий, стряслось, нам ответствуй,
Рухнул, что ли на нас свод небесный?
Другом будь, не молчи, столь зазорно…
ТЕПЛОВ. (Говорит тихо.)
Умерла Елизавета Петровна…
С нами нет больше императрицы,
Не ко времени случай случился…
(Ломоносов медленно опускается на стул.)
ЛОМОНОСОВ.
Путь закончен Венеры по Солнцу,
Кто-то станет теперь царедворцем.
Как могла она оберегала
Достиженья Петра и немало.
Об Отечестве очень радела,
И заботливость к россам имела.
За реванш примутся иноземцы,
Обратить нас, желая в туземцев.
Попадёт, помяните то слово, -
Академия в руки чужого.
В Академию, как было раньше,
Хлынут жадной толпой иностранцы.
Станут портить язык наш и веру,
Насаждая в науке химеру.
Нашим русским, предвижу заранее,
Помешают развить дарования,
И, толкая нас в бездну невежества,
Разворуют Россию безбрежную…
ТЕПЛОВ.
Может, краски сгущать так не стоит нам,
Коль держаться мы станем с достоинствам.
ЛОМОНОСОВ. (Резко встал с места, почти вскочил.)
Говоришь, что сгущаю я краски,
Но ответь мне тогда, будь так ласков:
Почему большей частью, так странно,
Академики, сплошь иностранцы?
Может, скажешь, у нас из народа,
Не способны к тому, не пригодны?!
Я продолжу за русских бороться:
Есть у нас астроном Иноходцев;
Хоть и сын он простого солдата,
Но талант его им не упрятать.
И канала проект Волго-Дона,
Пусть запомнят потомки надолго.
Есть зоолог, ботаник Лепехин, -
Знаменит, хоть и сын он матроса.
Озерецков, - наш крупный биолог –
И таких по Руси есть уж много,
Что в науку пришли из народа
Академиками становились,
Ради славы Руси, не за милость.
Я горжусь молодою породой,
Что питомцы мои из народа,
Отдающие все свои силы,
На величье прекрасной России!
Занавес.
АКТ ШЕСТОЙ. Взойди, Солнце красное!
Ломоносов ухаживает за садом у своего дома. Под навесом установлены его картины из мозаики и набросок картины «Полтавская баталия». В глубине виднеются зелёные аллеи, бассейн, молодой фруктовый сад. Ломоносову помогает в саду его племянница Матрёна Евсеевна Головина.
ЛОМОНОСОВ. (Обращается к Головиной.)
Как Матрёне у нас гостится?
По Архангельску не заскучала?
Ты напомнила мне синицу,
Ту, что за морем хлопотала.
ГОЛОВИНА.
Что вы, добрый мой дядя Михайло,
Чтоб у вас я в гостях заскучала?!
Как в раю я у вас отдыхаю,
Сотню лет здесь гостить было б мало.
Сколько ж разных людей к вам приходит,
Весьма знатных; и люда простого;
Всякий с лёгкой душою уходит,
Всем находите нужное слово.
Но о Севере вы заскучали…
ЛОМОНОСОВ.
Почему ты уверена в этом?
ГОЛОВИНА.
Видя, как земляков Вы встречали,
И беседовали до рассвета.
И о плаванье в льдах полярных,
И о Северном нашем сиянье,
Как Вас радовали подарки,
Камни разные и растенья.
ЛОМОНОСОВ.
Ой, спасибо, Матрёна Евсеевна,
Пробуждаешь мне память о Севере!
Пробуждай ещё чем-нибудь душу,
Я об этом люблю тебя слушать.
ГОЛОВИНА. (Улыбается.)
Вот ещё, что меня удивило,
Не обиделись только бы Вы.
ЛОМОНОСОВ.
Не обижусь ни сколь, говори,
Что ты в сердце подспудно хранишь.
ГОЛОВИНА.
Тогда ладно. Меня удивило
Приезжал Христофоров к Вам Осип,
Привозил Вам он огромные кости,
Будто, к мамонту то относилось.
Вы за фунт – по рублю не жалели.
Он шутил: купит стадо оленей.
Его сына в гимназию взяли,
Что те кости нашёл в Заполярье.
Он французский язык изучает,
И художественное рисованье;
Будто стал неплохим он поэтом,
Мне чудно показалось всё это.
ЛОМОНОСОВ.
А ещё что чудным показалось?
Буду рад, если б ты рассказала.
ГОЛОВИНА.
А ещё что меня удивило,
Федот Шубный пришёл своим ходом,
Шёл, как Вы в Петербург за обозом.
От резьбы - по кости с перламутром,
Знаменитый Федот вышел скульптор.
ЛОМОНОСОВ.
Благодарен, Матрёна, с признаньем,
Что хранишь эти воспоминанья.
(К дому Ломоносова подкатила карета, из которой вышел Шувалов Иван Иванович.)
ЛОМОНОСОВ.
Сколько лет, сколько зим, Иван Иваныч!
Каким ветром гоним, Иван Иваныч!
(Обращается к Головиной.)
Хлеб да соли поболе, Матрёна,
Да из погреба квасу ядреней!..
(Матрёна расстилает скатерть на стол. Ломоносов и Шувалов усаживаются за стол. Матрёна ставит угощения.)
ЛОМОНОСОВ. (Обращается к Шувалову.)
Неспроста, вижу, в гости наведал,
Не иначе, как весть о победах…
ШУВАЛОВ.
Ты пока отдыхаешь опальный,
Богу душу отдал, окаянный
Пётр Третий. Не вышло и года
Его царства, и душу, он отдал.
(Крестится.)
ЛОМОНОСОВ.
Слава Богу, в возмездье почил он,
За его злодеянья в Отчизне.
ШУВАЛОВ.
Едва дух его лишь отлетает,
Вот уж Екатерина Вторая
На престол Всероссийский вступает,
К чувствам русских с престола взывает.
Так сказала нам Екатерина:
Император в измене повинен,
И, законами пренебрегая,
Государство подвёл наше к краю;
Ненавидел он нашу Отчизну,
Все доходы её расточил он.
Дал войскам иностранные виды,
В мир вступил с ненавистным злодеем,
Сдал Отечество в порабощенье,
Не простим ему наши обиды.
ЛОМОНОСОВ.
После смерти позорной злодея,
Сохраним свой народ, я надеюсь,
И возможно, что с тем предложеньем,
Согласятся - с его размноженьем.
Ты, Шувалов, поможешь мне в этом,
Чтоб статьи мои вышли бы к свету.
Самый раз ныне сделать свершенье,
О правах русских, их размножении.
ШУВАЛОВ.
Это вряд ли, Михайло, возможно,
Нам питать те иллюзии ложно.
Как я думаю, через столетья,
Русь управиться сможет с увечьем,
Иноземцы что нам учинили,
Мы им всё на Руси уступили.
И в мешок они нас всех загнали,
И почти тот мешок завязали.
Как завяжут, пощады не будет, -
До единого всех нас погубят.
ЛОМОНОСОВ.
Мало знать нам, нам действовать надо,
Детской смертности ставить преграду.
У нас детская смертность ужасна,
Мир не знает такого несчастья.
Я в статье указал непредвзято,
Как никто, в целом мире богаты,
Как никто в целом мире мы нищи,
Где ещё столь ужасное сыщешь?
Что, Шувалов, с тобой нам бояться,
Мы от этой земли – кровь от крови,
Коль не мы, кто за то может взяться,
Чтобы вызволить Русь из неволи?
От солдатских избавить наборов,
Чтоб детей обеспечить в защите.
Для крестьян предоставить немедля -
Медицинскую помощь в деревнях.
Нужны девственные нам меры,
В помощь матери и ребёнка,
Эх, Россия, родная сторонка!..
ШУВАЛОВ.
Да на память, Михайло, я помню,
Подпишусь, хоть под каждой строкою,
Что в торговле засилие немцев,
С рынка надо изгнать иноземцев.
На селе поддержать рост хозяйства
В этом должно помочь государство,
На таможне повысить тарифы,
Пусть все знают, что мы уж не скифы.
ЛОМОНОСОВ.
«Обширность наших стран измерьте,
Прочтите книги славных дел.
И чувствам собственным поверьте,
Не вам повергнуть наш предел.
Услышьте, судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдитесь вы.
И подданных не презирайте,
Но их пороки исправляйте
Ученьем милостью трудом.
Вместите с правдою щедроту,
Народну наблюдайте льготу;
То Бог благословит ваш дом…»
ШУВАЛОВ.
Всё это так, друг мой Михайло,
Но за твоею вслед опалой,
Падёт опала на меня,
Елизавета, как броня,
Была всегда для нас с тобою;
И Разумовского изгонят,
Как можно далее. Куда,
Мы не бывали никогда.
Я буду думать, как нам быть?
Как нам идеи воплотить.
ЛОМОНОСОВ.
Я не рассчитывал на милость,
Когда свой манифест писал.
Цари пускай проходят мимо,
Но слово я своё сказал.
Занавес,
АКТ СЕДЬМОЙ. Опальный гений.
«Я не тужу о смерти: пожил, потерпел, и знаю, что обо мне дети Отечества пожалеют».
М.В. Ломоносов
(В саду Михаила Ломоносова.)
ГОЛОВИНА. (Встречая своего брата Михаила Головина в доме Ломоносова, Матрёна Евсеевна засуетилась.)
Михайло Васильевич, Вы посмотрите,
Взгляните, кто нас навестил!
Учёной Европы умов покоритель,
Ваш друг, Михаил Головин!
(Ломоносов вышел на крыльцо с палочкой. Одет в свой любимый китайский халат. Принял, в широко распростёртые объятия, своего давнего питомца, Михаила Головина.)
ЛОМОНОСОВ.
Накрой, нам, Матрёна, на стол побогаче,
Накрой хлебосольно, хмельно.
(Ломоносов и Головин усаживаются за стол, Матрёна Евсеевна накрывает на стол.)
Ну, что, астроном, физик и математик,
Ведь мы не видались давно.
Рассказывай всё, всё мне знать интересно,
Какие, питомец, дела?
ГОЛОВИН.
Рассказывать Вам и почётно и лестно,
Так многим полна голова…
ЛОМОНОСОВ.
Похвально весьма, что жизнь – полная чаша,
Ты помнишь учёбу в гимназии нашей?
ГОЛОВИН.
Да как же не помнить, Михайло Васильевич, -
Учились и жили мы там,
Под Вашим, под строгим всегда усмотреньем,
А в праздник наведывал к Вам.
И в каждое к Вам приходил Воскресенье,
Обедать у Вас, ночевать.
Учили латинскому. А в настроенье
Учился у Вас танцевать…
ЛОМОНОСОВ.
Но что ж, молодцом, коль всё помнишь так живо,
Хоть отроду было семь лет.
Тайком заходил в школу, знать, как учтиво,
Сколь ревностно чтите предмет?
И вижу, мой друг, оправдал ты надежды,
Такими, как ты будет Русь прирастать…
ГОЛОВИН.
Признателен Вам я и ныне, как прежде,
Всем сердцем желал почитать.
ЛОМОНОСОВ.
Горжусь, что у Эйлера был ученик ты,
Из многих способных один.
Теперь в Академии избран адъюнктом, -
Всех в физике опередил.
Успешный весьма астроном, математик,
Постиг древние языки,
В поэзии стал ты блестящий романтик, -
За юные горд я ростки…
ГОЛОВИН.
Вам добрые Эйлер прислал пожеланья…
ЛОМОНОСОВ.
Ослепшему Эйлеру скрасил страданья, -
Его сочиненья в печать составлял,
Весьма и весьма, друг мой, это похвально, -
Учебник его перевёл, воссоздал.
ГОЛОВИН.
Приятную новость принёс Вам, учитель,
Быть может, наказ Вы мне дать захотите?
Я Ваши готовлю издать сочиненья.
Мне императрица дала порученье,
ЛОМОНОСОВ.
Вот как, - то опалой, то почестью славен;
То дух в Академии мой истребляла,
Мои, предавая забвенью старанья, -
Для Славы Отечества и процветанья!
Но я понимаю её положенье:
Одних иноземцев она в окруженье.
Им русское вредно, всё русское чуждо,
Бороться ей с этим и тяжко, и нудно.
Её отрезвило моё представленье,
На суд Академии, русских гонение.
Я чувствую, как она заколебалась,
Но я не боюсь их, ни много, ни мало.
Коль совесть позволит забыть все старания,
Меня от наук отлучить в назидание.
Моей вороньё ожидает кончины,
Но прячут в улыбке, преступны личины.
Взойдя на престол царский Екатерина,
Меня одного в милости обделила.
И милость одна на меня её пала, -
Изгнанье из храма науки, опала.
Враги иноземные возликовали,
Что вот, наконец, от него мы отстали.
ГОЛОВИН.
Она поняла: поступила жестоко, -
В опале зашла она слишком далёко.
Она поняла, что Вы – гордость России,
И Вас затереть, они просто не в силах.
Они поступить так с Шуваловым могут,
Двоих за рубеж с Разумовским изгонят.
Но Ваши успехи, народная слава,
Всех недругов Ваших, уздой их взнуздало.
Они понимают, - Вас трогать опасно,
И Вас оставляют в науке негласно.
(К дому Ломоносова подъехала карета. Появляется Григорий Теплов. Головин встал, Михайло Ломоносов остался сидеть в своём деревянном кресле.)
ТЕПЛОВ.
Михайло Васильевич, с царским почином,
К Вам едет Великая Екатерина.
(Михайло Ломоносов и Головин переглянулись с нескрываемой улыбкой.)
ЛОМОНОСОВ.
Легка на помине Императрица,
Знать весть принесла ей волшебная птица.
ТЕПЛОВ.
В Академии художеств на Ассамблее,
Единогласно выбрали почётным членом.
Что Вы России славу преумножите,
Мозаикой, невиданным художеством.
Вступительную речь вам представляют,
При сём, Екатерина быть желает.
ЛОМОНОСОВ.
Могу ль не выразить свои благодаренья,
Коль, столь высокое мне выпало доверье.
С призывом обращусь к сынам российским,
Чтоб творческим трудом страну возвысить.
Чтоб скульптор оживил металл и камень,
Во славу русскую, чтоб краски засверкали,
В делах, чтоб устремиться к общей пользе,
Искусство русских, чтоб служило Россе,
Художникам Руси идти своим путём,
Изображая то, чем мы живём!..
(Послышался топот многочисленных коней и карет. Михаил Головин широко распахивает ворота.)
ТЕПЛОВ. (Громким голосом.)
Прошу, друзья, пошире расступиться,
К нам шествует сама Императрица!..
(Появляется Екатерина Великая в царственном наряде со знатными особами царского двора.)
ЛОМОНОСОВ. (Встал со своего места. Обращается к Екатерине.)
Милости прошу, матушка-государыня,
Весьма рад, такой великой чести!
ЕКАТЕРИНА.
Вот прибыла к вам погостить в именье,
Многое лета Вам, Михаил Васильевич!
Стихов хочу послушать с наслажденьем,
И у себя хочу я Вас увидеть.
Зову откушать нашей хлеба-соли,
Дружить хочу по нашей доброй воле.
Щи у меня такие ж горячи,
Какими Вас хозяйка потчевала из печи!
Занавес. Конец спектакля.
ССЫЛКИ:
[1] Воспящают – препятствуют.
[2] Здесь разумеется талантливый ученик Ломоносова Николай Поповский, всколыхнувший высший свет общества смелой научной поэмой «Опыт о человеке». Впоследствии стал известным академиком Академии наук.
[3] Пробин (от латинского probis - честный) – сам Ломоносов.
[4] Трагедия М.В. Ломоносова «Тамира и Селим»
[5] Седит (стар.) - сидит.
[6] Хинов - китайцев
[7] Блата – болота.
Комментариев нет:
Отправить комментарий